Популярный артист и телеведущий: «Я не буду своим голосом озвучивать
неправду»
Артист, телеведущий, пародист, вечный мальчик — он сам себя сделал.
Александр Олешко отмечает юбилей и размышляет не о модном. Цирковое детство,
великие мира сего, всесильное телевидение, вечные ценности в нашем
разговоре.
Дата. Она у меня промежуточная и вроде как не считается юбилеем. Что она
для меня значит? — спрашиваю сам себя. Это две темы — удивление и
благодарность. Удивление оттого, что тот план, который я в юности расписал
себе по всем пунктам, практически выполнен. И благодарность я обязан
зафиксировать этому стремительно уходящему поезду, в котором были особенные
люди, особенные смыслы, другое время, другой театр и кинематограф. И вот с
теми людьми можно было посмеяться всласть, поругаться в пух и прах, а потом
помириться.
Меньшов. Еще студентом третьего курса циркового училища я должен был
сниматься в «Ширли-мырли» в маленькой роли. Приехал на «Мосфильм», нас, пять
человек, выстроили как в милиции на опознании, и Владимир Валентинович
показал на меня пальцем: «Вот этот!» Меня переодели в милицейскую форму для
сцены, когда Валерий Гаркалин на эскалаторе ехал по набережной Москвы-реки.
А я должен был его остановить, а он мне: «Добрый день, парниша». Приехали на
площадку, где бесконечно снимали проезды и где про меня благополучно забыли.
И когда прозвучала команда: «Стоп! На сегодня снято», я подошел к
ассистенту: «А как же я?» И Меньшов тогда закричал: «Почему не сказали? Что
это такое? Человека забыли». В общем, я был как Фирс в «Вишневом саде».
Меньшов тогда сказал, что, наверное, как-нибудь мы еще встретимся.
И я через пять лет снялся у него… Опять звонок, и меня приглашают на
«Зависть богов». На этот раз нас трое, и он опять выбирает меня. Но тут я
уже работник КГБ, который сопровождал героя Жерара Депардье. И мне даже еще
одну сцену придумали, правда, без слов, но я абсолютно счастливый сидел на
кухне, куда заходила Вера Валентиновна Алентова, и молча ел печенье. А когда
началась «Большая разница», Меньшов сказал мне: «Мальчик, как же ты хорошо
работаешь. Вот у меня нет дара пародировать других, а у тебя есть». Даже для
начинающего артиста он находил добрые слова. А сейчас люди друг для друга не
находят таких слов. Все живут в гаджетах, которые еще и обзываются — гад же
ты.
Волчек. Не знаю, кого еще вводили в легендарный спектакль «Современника» на
небесах? В «Трудные люди», где я играл вместо Авангарда Леонтьева (к тому
времени он ушел во МХАТ), на его роль меня вводили в самолете, на высоте
одиннадцать тысяч метров. Галина Борисовна Волчек объясняла мне мизансцены,
и Лия Ахеджакова взволнованно говорила: «Галя, он же молодой парень, а
должен меня любить. Хоть усы наклейте ему». И премьера у меня состоялась
именно на Бродвее, где была всего одна репетиция перед спектаклем. Волчек
дала мне сыграть очень важный репертуар: я играл в ее легендарных спектаклях
«Вишневый сад» и «Три сестры», два года простоял охранником в «Крутом
маршруте». А каждый такой спектакль — все равно, что институт закончить.
Потому что ты стоишь и смотришь, как играют великие актрисы — Неелова,
Дорошина, Иванова, Ахеджакова... Для начала театральной жизни это очень
важно.
Современность. Меня пытаются убедить в том, что модное для меня — сегодня
на самом деле не модно. Говорят: «Посмотри на день сегодняшний». Смотрю и
понимаю, что существую абсолютно в сегодняшнем дне: я современный человек,
пользуюсь гаджетами, но вместе с тем вспоминаю изречение: «Не ищи модное,
ищи вечное».
Джина Лоллобриджида. Во время очередного Московского кинофестиваля Аня и
Надя Михалковы, с которыми я только начал общаться, провели меня в закрытую
зону Красной площади, в кафе, и закрыли за мной стеклянную дверь. Так я
оказался в одном пространстве с Джиной Лоллобриджидой — она там обедала.
Увидев эту красавицу, в прическе, в каменьях, с наклеенными ресницами, я сел
напротив и от растерянности сказал: «Позвольте вам сделать комплимент — вы
прекрасны». Переводчица перевела, на что Джина Лоллобриджида ответила:
«Нельзя женщине сделать комплимент, потому что дословно «комплимент» — это
то, чего нет». Я быстро сообразил: «Тогда передайте, что я просто
констатирую факт». А через окно за мной наблюдали сестры Михалковы.
Гафт. Я делил купе с Гафтом, когда ездили на гастроли в Петербург. «Я еду с
Олешкой? Точно?» — спрашивал он у администратора и читал мне стихи. До пяти
утра. Я тогда понимал, что это исключительный факт уже моей биографии. А
когда мы играли с ним в спектакле «Трудные люди» или в «Вишневом саде», он
иногда прямо на сцене тихо говорил: «Запомни слово или вот эту фразу». То
есть он просил меня и других своих партнеров запомнить рифмы, чтобы потом
использовать их в стихах. А он писал их прямо за кулисами или по ночам и тут
же звонил, чтобы прочесть. Не только мне.
Телевидение — это серьезная машина, которая все время требует новой крови,
молодости, энергии, и раньше я не думал, что настолько. Если у тебя плохое
или слабенькое здоровье, хилая нервная система, ты физически не сможешь
этого выдержать. Если раньше советское телевидение неспешно-размеренное было
просветительским, с правильным русским языком, сейчас оно круглосуточное,
требует других скоростей, энергии. Вот программа «Точь-в-точь» идет в эфире
три часа, а снимается-то семь. Если честно, я не знаю, как женщины это
выдерживают. Как они умудряются при этом хорошо выглядеть, быть чьими-то
мамами, женами? И мне нравится телевидение, я не устаю удивляться этому
чуду. Кстати, есть люди, которые уже ничему не удивляются, а я
удивляюсь.
Кино. У меня есть список ролей, от которых я отказался. Они могли бы меня
как-то иначе представить зрителю, но не думаю, что стал бы в них
участвовать. Например, на третьей странице одного киносценария, уже
воплощенного на экране другим артистом, я должен был развернуться спиной к
камере, снять брюки и показать пятую точку. Сегодня это общее место, но в
моем сознании есть пятая точка Леонова в «Полосатом рейсе» и пятая точка
Папанова в «Бриллиантовой руке», где это к месту, оправданно и не ради
хайпа. А я с детьми работаю, а я к Театру имени Вахтангова особым образом
отношусь.
Но мне кажется, что мои кинороли ждут меня с изменением возраста и
внешности, когда я перестану внешне быть мальчиком. А телевидение обязывает
тебя быть симпатичным, обаяшкой.
Девушки. Мне говорят: «Ну посмотри, сколько интересных современных
девушек». Я не хочу обижать этих девушек, но они для меня все на одно лицо.
Я не понимаю, как их отличать друг от друга, и, самое главное, не понимаю, о
чем с ними разговаривать. Быть может, они прекрасные, добрые, но мне с ними
становится смертельно скучно. Наверняка где-то есть та, которая услышит, что
я, например, с одним поэтом написал стихи на музыку к фильму «Любовь и
голуби», и скажет: «Как мне это понятно». Все должно каким-то образом
совпасть во времени и в пространстве. Вот Даня Спиваковский познакомился с
будущей женой в самолете — она стюардесса. Мы с ним потом снимались в кино,
и он рассказывал: «Я с такой девушкой познакомился! Я женюсь!» А сейчас у
него куча детей, и они абсолютно счастливы. Где совпало? В небе.
Одиночество. У меня была история, ее уже озвучили друзья мои и моей жены. А
я этого не хотел, и не для того, чтобы создать интригу. Когда-то я сказал
жене: «Оля, понимаешь, что бы я потом ни говорил, все равно будут считать —
этот мальчик из провинции просто хотел московскую прописку. Поэтому я
принципиально не буду прописываться к тебе в квартиру». И не прописывался,
долго мыкался по съемным, даже после развода. Чтобы не оставалось ощущения,
будто я человека обманул или использовал. Я не хотел быть приложением. А
потом с моим графиком работы я не хотел бы придумывать какую-то
искусственную историю. Так что сейчас я живу один.
Кошки. У меня три кота — такой ТриКоташ. После первого меня предупредили:
как только у вас появится кот, через полгода придете за вторым. Я выдержал
год, и у Елисея действительно появилась сестра Алиса Прекрасная. А третьего
я просто увидел в Интернете — наглая, невероятно красивая морда, и глаза,
которые смотрели мне прямо в душу. Ночью позвонил по телефону, и мне
сказали, чтобы я приезжал его забирать. Поехал на другой край Москвы, взял
его на руки, а он ко мне прижался как ребенок. Этот мейн-кун оказался очень
хитрым: молчал до дверей квартиры, а в квартире радостно соскочил с рук и
«сказал»: «Значит, так, здесь живу теперь я. Вы все поняли?» Я назвал его
Вальтером в честь Вальтера Запашного, которого видел в детстве за кулисами
кишиневского цирка во время дневной репетиции.
Цирк. В детстве все свое свободное время я проводил в цирке, хотя я не
цирковой ребенок: мама на заводе — секретарь, стенографистка, отец — главный
инженер на предприятии. Меня даже хотели взять в номер наездников
«Александровы и Серж» и еще в качестве ученика клоуна Гоши Афанасьева. Он
рисовал портреты зрителей, но с секретом: ты смотришь на свой портрет, но
если перевернуть лист, увидишь портрет сидевшего рядом человека, Но он эти
портреты не дарил зрителям, а показывал и тут же рвал, чтобы никто не
научился так рисовать. Теперь это утраченный секрет.
Пионер. Я был правильным пионером, воспитанным идеей, что не только тебе
страна должна, но и ты стране должен — выйти на субботник, убрать школу. Был
председателем совета дружины, и мы, помню, по уставу одного мальчика выгнали
на один день из пионеров за то, что он пел песню: «Во поле березка стояла.
Выпила сто грамм и упала». А он нас послал далеко и надолго, снял галстук,
выбросил его, и я не мог понять, как это — выбросить галстук!
Страна. Всю жизнь думал, что буду жить по маршруту Москва—Кишинев—Москва,
была же одна страна. А через четыре месяца после приезда в Москву мне,
14-летнему, сказали, что такой страны больше нет. Ощущение катастрофы: для
того чтобы поехать домой, нужны новые документы, а их нет. На советском
паспорте моем поставили печать «погашено», и я восемь лет жил в безвоздушном
пространстве: не гражданин России и не Молдавии.
Шесть орехов. Есть «Три орешка для Золушки», а есть «орешки для Олешки».
1992 год. Я уже не получал повышенную ленинскую стипендию — в перестройку ее
отменили. Пустые прилавки, проржавевшие банки с морской капустой. Готовить я
не умею. И вот я прочитал в одном журнале, что шесть орехов заменяют
килограмм мяса. Стал так питаться. И мне на одних орехах через полтора
месяца стало так плохо. Так вот, чтобы помнить, откуда я, сохранил ботинок с
дыркой на подошве. Два года, осенью, зимой, весной, летом, ходил в этих
ботинках, и дырку заклеивал чем мог. А зимой ходить в осенних ботинках с
дыркой — это то еще удовольствие. Но я не выбросил его, он стоит на полке в
шкафу, и я его вижу каждый день. Происходит некое заземление… Все это игры —
в звезды, в тайны.
Гад же ты. Когда спрашивают: «У вас есть кумиры?» Я отвечаю: «Нет. Есть
примеры достойной жизни и служения своему таланту». Как все стало
картонно-неинтересным, примитивно-предсказуемым и недолговечно обновляемым.
Мы все стали заложниками этих бесконечных обновлений программ, когда в
гаджетах постоянно смахивается картинка и в душе ничего не остается. А люди
смахивают и смахивают. А я не хочу смахивать, хочу, чтоб во мне осталось то,
что осталось, что было заложено. И я это никому не отдам.
Никулин. Он прошел две войны и мог бы быть обозленным, сломанным… Но все,
что случилось в его жизни, он обратил на благо зрителей, коллег. Не найти ни
одного человека, кто бы о нем сказал плохо. Я как-то прочитал, что Максим
Никулин однажды спросил отца: «Пап, к тебе все время приходят люди, просят
деньги, но, может, они мошенники, обманывают, когда просят на операцию». На
что Никулин-старший сказал: «Мальчик, а вдруг это правда и им плохо на самом
деле?» И я так думаю, когда в своем Инстаграме собираю для кого-то деньги.
Он для меня как некий камертон совести, мужества. Но не показного.
Кстати, лет десять назад я озвучивал фильм о Никулине. И вдруг в тексте
обнаружил «желтые» фрагменты, сплетни. «А зачем вы хотите это оставить? Я
точно знаю, общаясь с этой семьей, что ничего подобного не было». На что мне
сказали: «Александр, мы пригласили вас поработать голосом. Вы чего лезете не
туда, куда нужно?» — «Я не могу своим голосом озвучить неправду. Она
оскорбительная для этого человека. Он за Родину воевал. Мы должны это
уважать». Мне удалось тогда это отстоять, но десять лет меня в эту студию
больше не приглашают.
Доронина. Я видел, как во МХАТе Татьяна Доронина и Аристарх Ливанов играли
спектакль «Требуется актриса на роль жены Достоевского». Их игра была как
магический круг, в который ты попадал. И то, что с ней сейчас происходит, я
считаю бесчеловечным по отношению к тому, что она строила. Хотите новых
смыслов, новый театр — постройте свое, назовите по-своему и
экспериментируйте. Ведь у вас у всех дома железные двери с кодовыми замками,
но вы не пускаете к себе домой чужаков. Попробуйте тогда неделю прожить
нараспашку. Как вы будете реагировать на то, что к вам будут приходить чужие
люди, переставлять мебель и вас самих переставлять?
Не знаю, какой человек Доронина, и не хочу этого знать. Но знаю, что это за
актриса и каким образом она повлияла своим творчеством на мою внутреннюю
стройку. Зачем же вы сейчас пытаетесь ломать не только ее, но и мою
жизнь?
Сказки. Один продюсер мне сказал: «У вас есть один серьезный актив». —
«Какой?» — «Вы — Александр Олешко». Может быть, он прав? Мне не надо
представляться людям, они понимают, кто я и чем занимаюсь. И что-то должно
совпасть, чтобы случилось новое удивление. И я рад, что во всех разных видов
деятельности, которыми я занимаюсь, есть тема. А тема такая — я хочу, чтобы
у человека, который меня увидел, чуть улучшилось настроение и он сказал: «Ну
вот, нормальный же парень». Я знаю, что делаю важную работу: я читаю сказки
детям под оркестр в Театре Вахтангова. Очень важно не разочаровать
маленького человека, который пришел в театр, и чтобы его поход туда не стал
одноразовым. За эти годы я подготовил новое поколение к тому, что дети после
этих сказок перейдут на следующий этаж Театра Вахтангова — на Новую сцену, а
потом и на историческую.
«Голос. Дети». Удивлен, что дети сейчас не поют детские песни. Начиная с
пятилетнего возраста они поют о неразделенной любви, что парень не пришел…
Подожди, ты же еще в школу не пошла — какой парень? То есть родители,
которые отправляют детей в такое плавание, на самом деле отнимают у них
золотые годы детства, которые человек должен естественным образом прожить.
Говорят ему: «Теперь ты артист». А на самом деле это обман и ужас.
Ширвиндт. Однажды Людмила Гурченко пригласила меня на свой день рождения в
Дом актера. Конферансье, естественно, был Александр Анатольевич. Она меня
посадила рядом с собой, и Александр Анатольевич, когда ему дали слово,
произнес, показывая на меня: «Вот Сережа сейчас сказал». Я говорю: «Так я не
Сережа, я Саша». Гурченко наступила мне на ногу и полушепотом произнесла:
«Какая тебе разница — для Ширвиндта мог бы побыть и Сережей».
Я счастлив, что у нас с ним получилась работа — спектакль «Где мы?»,
зафиксированный на телевидении и, главное, в моей душе. Я предполагал, что
мы как минимум сыграем 150 раз, но судьба написала свой сценарий — мы
сыграли его ровно 60 раз, и финальный был в день, когда Ширвиндт праздновал
50-летие своей работы в Театре сатиры.
Когда ушел из жизни его друг и сценический партнер — любимый всеми МихМих,
Михаил Михайлович Державин, Ширвиндт не вышел к многочисленным журналистам,
окружившим театр. Из своего кабинета он молча спустился на сцену и долго
смотрел в опустевший зал. Я пошел за ним, встал за кулисы и сделал
фотографию, которая потом облетела все информационные агентства.
Итог. Я же ни с кем не соревнуюсь, я живу свою жизнь. Спрашивают: «Как
стать счастливым?» — я отвечаю: «Очень просто — нужно не смотреть направо и
налево, что у кого есть». Я сам до этой простой истины дошел давно, хотя
были моменты, когда думал, что и справа/слева лучше, успешнее, проще. А на
самом деле ни у кого не проще, у каждого свой бой, свой рюкзак проблем и
боли.
Мы можем много рассуждать о том, что я сыграл и не сыграл. Ну а если у меня
есть задача остаться просто человеком? Неужели она не заслуживает уважения?
Ведь есть люди, которые за роль или биографию могут продать душу дьяволу,
совесть, наступить на кого-то, уничтожить. И что — это значит выигрыш? Им-то
кажется, что они выиграли, но очень многие понимают, что они проиграли. И
очень давно.
Комментариев нет:
Отправить комментарий